Отправлено: 18.01.11 00:10. Заголовок: Том второй Четырнад..
Том второй
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ СЕРИЯ
Сцена первая
Резная узорчатая веранда, утопающая в зелени плюща, маленькие окошки мезонина и крылечки… И дышится легко! Ах, этот дивный деревенский воздух, чистый и свежий! Княжна Репнина, только что прибывшая из Москвы, заходит внутрь дома и, не дожидаясь подсказок склонившегося в поклоне лакея, не спеша, проходит анфиладу комнат, с любопытством разглядывая внутреннее убранство: «ампирная» мебель удивляет скромностью и изяществом линий, светом и теплом наполняют комнаты блики красного дерева и карельской берёзы. Мерно тикают в углу столовой старинные английские часы, навевая ощущение уюта и покоя. Внезапно тишина нарушается их мелодичным звоном, и застывшая на мгновение княжна улыбается, слушая такты. В малой гостиной манит прилечь огромный и уютный диван, и девушке приходится преодолевать искушение вытянуться на его мягкой светлой коже. В рабочем кабинете дубовый письменный стол завален сталактитами бумаг, за которыми виднеется знакомая макушка. - Ну, здравствуй, братец! Не застала в Москве, пришлось сюда ехать. Через минуту она уже смеется в объятиях обрадованного Михаила. - Вот так сюрприз! Сколько лет, сколько зим! Надолго? - Уже гонишь? Если позволите, Михаил Александрович, поживу у вас с недельку. Не возражаешь? - Нет, конечно! Очень рад тебе. Последний раз виделись…страшно сказать, лет семь назад! Как раз перед твоим отъездом в Италию, к родителям. Столько воды утекло с тех пор, - выпустив из объятий сестру, Михаил оглядывает ее со всех сторон. – Цветешь, сестренка! Ладно, пошли на балкон чай пить. Устала с дороги? - Нисколько. Я тебя ни от чего важного не отрываю? - У меня всегда все важное, подождет! Они поднимаются на третий этаж, выходят на балкон, и пока прислуга накрывает стол, стоят, облокотившись на мраморные перила, согретые жарким полуденным солнцем. Вокруг усадебного дома на гектарах сорока разбит великолепный парк, старый и темный, густые липовые аллеи которого уступами спускаются с одной стороны к пруду, с другой – к речке, которая издали светлеет огромной полосой водной глади. - Хорошо! Все видно, как на ладони. Кто это в светлом платье с детьми, там, на берегу речки? Анна? - Она. Детей повела купаться. Часа через два вернутся, познакомишься, наконец, с племянником и племянницей. - Я им подарков привезла целый мешок. Пете лошадку и матросский костюмчик, Настеньке куклу и шубку на вырост. И конфет, много! Оставила на веранде. Почему так назвали детей? - Отец Анны хотел сына, имя ему придумал – Петр, а родилась девочка. Решили исполнить его желание, назвать так внука. А Настя… имя красивое, к тому же Анна какое-то время была Анастасией. Девушка с улыбкой наблюдает, как радостно плещутся на мелководье три фигурки, одна повыше, две другие поменьше, детский визг разносится по всей округе, и она поворачивается к брату, собираясь пошутить по поводу трех сирен, но останавливается и тихонько вздыхает, заметив, с какой нежностью он смотрит на жену и детей. - Миша, ты счастлив? Он переводит взгляд на вдруг ставшее усталым и печальным лицо сестры и немного растерянно, по-мальчишески, улыбается. - Очень. Даже не знал, что так…что такое бывает. Иногда проснусь ночью и не сразу понимаю, во сне или наяву они со мной. Я… я живу, словно в раю… - Прямо в раю! – смеется через силу Наташа. – Неужели не надоело каждый день мотаться в Москву и обратно, нет неприятностей по службе, дети не болеют, не скучно, изо дня в день одно и то же? - Да нет, не скучно, - смущается Михаил. – Мне кажется, время несется с бешеной скоростью. Будто, только вчера родились дети, а им уже - Пете шесть скоро, Насте пятый. И Анна… у меня до сих пор голова кружится, когда смотрю на нее. Служба…А что служба? Быть правой рукой генерал-губернатора Щербатова – не соскучишься. - А общество? Неужели сидеть в Сосновке не скучно, неужели не скучаешь по Двору? Ты даже на венчание Наследника не приехал, хотя тебе выслали приглашение! Оболенский с недоумением смотрит на сестру, не понимая ее раздраженного тона. - Мы не могли приехать, не хотели рисковать. Анна донашивала Петю… - А ты? Ты мог приехать, без Анны? Повидать меня, друзей, родственников! Мы даже писать друг другу стали редко. Я могла бы достать тебе должность при Дворе, самую лучшую, настоящую должность! Другие умоляют похлопотать за них. Сейчас я многое могу. Михаил молчит, не поднимая глаз на сестру, морщится, словно его заставляют проглотить лимон. - И потом, как можно не выезжать в свет? Киснуть среди дикарей. В Москве ужасное общество! То ли дело в Петербурге… - С чего ты взяла, что мы не выезжаем? – сухой тон брата заставляет Наташу прикусить язычок. - Почему ты решила, что московское общество ужасное, а я нуждаюсь в твоей протекции? Послезавтра познакомлю тебя с интереснейшими людьми, летом они съезжаются к нам по пятницам до понедельника. У нас бывают писатели, композиторы, журналисты, ученые Московского университета Погодин, Соловьев, Грановский, Катков, – все талантливые, образованные люди. Ты знакома с Тургеневым? А с Аксаковым, Киреевским, Гоголем, Герценым? Как может быть скучно, когда кругом кипит мысль, люди испытывают творческий подъем и делятся своим вдохновением? Иван Сергеевич говорит, что здесь воздух полон мыслей!.. Они напрашиваются сами. Слышала бы ты, какие полемики случаются между славянофилами и западниками, чуть не до драки, - он вспоминает забавные эпизоды и смеется, оттаивая, - какие постановки разыгрывают здесь Мочалов и Щепкин, знаешь их? А какие концерты дает Анна! Вся округа съезжается, из Москвы сам Долгоруков со своей свитой жалует ее послушать! А ты говоришь, скучно! Зимой, в конце ноябре, переезжаем в Москву и остаемся до начала великого поста. Там та же круговерть: постановки в доме Апраксиных – дворянский частный театр, домашние концерты. Москва с ума сходит по театру. Вот, «Отелло» задумали в сезон ставить. Пожалуй, в смысле культуры мы вас, столичных жителей, перещеголяли. Нет, сестричка, мне не скучно. Напротив, иногда хочется остановиться и побыть только с семьей, но… Он разводит руками, улыбается, однако, заметив слезы в глазах Наташи, привлекает ее к себе. - Не надо, не плачь! Ну, что ты? – она молча всхлипывает, уткнувшись лицом ему в грудь. – Я чувствовал, ты что-то недоговариваешь в письмах. Не хотел заводить разговор на эту тему, но раз сама начала… До меня доходили слухи о тебе и … Но я им не верил. Наташа, как бы я или кто другой к этому ни относились, это твой выбор, понимаешь? Если ты на это пошла, значит, так было нужно тебе. Я не осуждаю, ты чувствовала себя одинокой… - Миша, я не могла жить в Италии с родителями. У них своя жизнь, свой круг. Мне было невыносимо скучно. Я вернулась ко Двору и… Понимаешь, Он был единственным, кому я была нужна, хоть на время. Нет, я не жалуюсь. У меня роскошный дом рядом с Зимним, куча приглашений на самые престижные приемы, прекрасное содержание. Со мной считаются, мне завидуют, меня побаиваются, даже пресмыкаются предо мной, просят пристроить своих родственников при Дворе. С Александром и Мари вежливо раскланиваемся, с Ее Величеством даже дружны… иногда. Но… если б ты знал, как одиноко и холодно одной в огромном доме! Он часто приводит ко мне молоденьких балерин на ужин, уединяется с ними, и я терплю, Миша, все терплю! Он может месяцами ко мне не заглядывать, а потом вспоминает и посылает за мной. Он дарит роскошные подарки, но при мне тискает фрейлин... - Почему ты не хочешь положить этому конец, уехать? Ко мне, например? - Не знаю. Привыкла ко Двору, без него скучно. Привыкла к Нему, иногда кажется, что я люблю Его. Он дает мне силу, понимаешь? Менять все? Не знаю, вряд ли… - Так чего же ты хочешь? - Если бы ты был рядом! Если бы было, с кем поговорить! Вокруг меня словно мертвая полоса, в глазах у всех есть что-то такое… - У тебя всегда было много подруг. - Подруг? Я их уничтожила. Каждая мечтала оказаться на моем месте. Знаешь ли, власть затягивает, становишься немного другой. Миша, вернись в Петербург! Он отрицательно качает головой, снимая с плеч ее руки. - Моя жизнь здесь. А ты когда-нибудь поймешь, что живешь не своей, чужой жизнью. Лишь бы не было поздно. - Вот только не надо читать мне нотаций! – зло бросает она, отворачиваясь. – Я приехала сюда не за этим. И знаешь, что? Поеду-ка я обратно, не хочу тебе мешать гнить в своем болоте, раз ты от этого получаешь удовольствие. - Зачем ты так? Мне жаль, что мы перестали понимать друг друга. Жизнь развела нас в разные стороны, но так бывает, ведь мы повзрослели. И все еще можно исправить. Оставайся! Скоро Анна придет… - Опять Анна! Нет, поеду! Прощай! Провожать не надо! Наташа пробегает мимо стола, на котором пыхтит серебряный самовар и горкой на блюде возвышаются румяные пирожки, и через минуту она уже стоит возле своего экипажа во дворе, ожидая пока запрягут свежих лошадей. Прощальный взмах руки, прощальный взгляд, и огорченный Михаил долго провожает глазами изящную коляску, увозившую от него разгневанную сестру.
Отправлено: 02.02.11 00:03. Заголовок: Сцена вторая Солнце..
Сцена вторая
Солнце, не успевшее спрятаться за высокой горой, длинными лучами золотит черепицу крестьянских изб, на подворьях которых привычно хлопочут, загоняя своих коров из бредущего по дороге стада. Знакомые вечерние звуки: протяжное мычание тучных, разморенных прошедшим жарким днем животных, беззлобные перебранки хозяев дворов с пастухом, лениво щелкающим длинным хлыстом, подгоняя своих отставших подопечных, девичий смех, доносящийся издалека, с луга возле конного завода, где летними ночами гуляли деревенские парни и девки, - все дышит умиротворяющим покоем, незыблемостью древнего уклада. Князь Оболенский останавливает двуколку у поворота с добротной, выложенной белым камнем сельской дороги к более узкой колее из красного кирпича, ведущей к усадьбе. Хотелось отогнать от себя тяжелые мысли, чтобы не тревожить Анну не только непривычно поздним возвращением, но и своей хандрой. Как не похожи жители Сосновки, домовитые, трудолюбивые и веселые, на тех крестьян, что приходится видеть почти каждый день в соседних уездах!
Возможно, все дело в личной заинтересованности в результатах своего труда. Уже давно в Сосновке нет крепостных. Крестьяне арендуют барскую землю за умеренную плату в денежном эквиваленте и небольшом продуктовом оброке и живут припеваючи. Но только ли в этом дело? Лицо Михаила еще больше мрачнеет.
Сегодняшний день в городском магистрате, где он в составе судебных заседателей слушал дело об убийстве майора Прохорова, тяжелым грузом лежит на сердце, не дает полностью наслаждаться негой хорошо устроенного домашнего быта. Михаил нехотя вспоминает убийцу, низенького сухощавого мужика с беспокойно бегавшими глазками, который размозжил голову своему барину, изнасиловавшему до смерти его жену, и за это теперь отправится на каторгу, на двадцать пять лет. Что будет с оставшимися сиротами пятью мальчишками, мал-мала меньше, никого не волновало. Размышления не приводят к желаемой цели – переключиться на другие, более приятные мысли, и князь, вздыхая, трогает поводья, направляясь к дому.
Странно! Обычно в этот час дети уже спят, а в гостиной бывает тихо, сейчас же... Михаил приоткрывает дверь, и широкая улыбка расплывается на его хмуром лице. - Маменька, ну, пожаааалуйста! Ну, еще минууууууточку, про зааайчика! – канючит Настенька, преданно заглядывая в глаза матери, сидящей за роялем, и теребя подол ее платья. - Минуточка была полчаса назад, - делает строгое лицо Анна и захлопывает крышку рояля. – Спать, пора спать! - А мы папеньку сегодня не видели, так нечестно! - обиженно сопит Петя и с победоносным видом добавляет, - Он должен нас поцеловать перед сном, вот! - Поцеловать, поцеловать! – принимается скакать Настенька, словно вопрос о сне уже решен. – Маменька, а зайчик так скачет? Анна сдается. - Что с вами делать? Но эта песня, уж точно, последняя! Мягкий голос негромко выпевает простенькую мелодию, выразительной интонацией подчеркивая героев песенки:
Зайчик, ты зайчик, Коротеньки ножки, На этих ножках Сафьяны сапожки. Куда мне бежати - Медведя женити, Медведь-то мне дядя, Лисица сестрица. Кузнечик был сватом, Комар провожатым, Дрозд на рябине, Сова на болоте Мох таскает, Дом конопатит. Журавель долгоногий Бежал по дороге, На мельницу ездил, Диковинку видел: Коза муку мелет, Козел насыпает, Козлята маленьки Муку выгребают, А барашки-круторожки В дудочку играют. А сороки-белобоки Пошли танцевати, А вороны стережены Пошли примечати, Сова ножкой топ, топ! Глазищами хлоп, хлоп!
Дети танцуют, изображая сначала зайчика-попрыгунчика в сафьяновых сапожках, потом косолапого медведя, потом хитрую лисичку, вместе с Совой старательно топают ножками и смешно таращат глаза, хлопая ресничками. Михаил, не сдержавшись, громко смеется и аплодирует: - Молодцы! Настоящие артисты! - Папенька! Папенька! – летят к нему дети, - а маменька нам разрешила! А мы вас ждали! Подхватив на руки, Михаил по очереди целует обоих и подходит к жене. - Вот, все никак не угомонятся, - улыбается, вставая Анна. – Поцеловались? Теперь спать! - Что ж вы маменьку не слушаете? – притворно хмурится отец. - Мы слушаем, слушаем! – расшалившиеся малыши, уцепившись одной рукой за шею отца, другой тянутся к маменьке, целуют попеременно обоих. В гостиной появляется няня, полная добродушная женщина лет сорока, так и не дождавшаяся своих питомцев в детской в урочный час, и укоризненно взирает на тесное четверное объятие. - Ну, все, идите с Марьей Петровной, - опускает детей на пол Михаил. – Спокойной ночи! - Спокойной ночи!
Проводив детей, Анна берется за колокольчик. - Сейчас ужин подадут. - Не надо, я не голоден, - качает головой Михаил и тянет жену к дивану, – посиди со мной. Они садятся и несколько мгновений смотрят друг на друга. Анна, его милая Анна, в домашнем легком платьице с открытыми плечами, волосы забраны в тяжелый узел на затылке, добрые, веселые глаза с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц... Как всегда, от нее веет сладким, кружащим голову, как бокал шампанского, дурманом, как всегда, ее улыбка манит и обещает радость. - Устал? – он молчит, не сводит с нее глаз. - Из-за приговора расстроился? - утвердительный кивок, и Анна сочувственно вздыхает, устраиваясь на диване удобнее и подпирая подбородок кулачком, как она делала всегда, готовясь слушать. Он рассказывает коротко, опуская подобности, и останавливается передохнуть перед тем, как сообщить главное. - Бедные дети, что с ними будет? – задумывается Анна, отведя взгляд в сторону, но через мгновение вновь обращает к нему лучистые глаза. – Послушай, а что, если их выкупить на торгах и определить к Никите на конезавод? У него мальчишки жокеями становятся. Там много семейных пар, присмотрят и делу научат, вырастут хорошими людьми. Главное, вольными! - Так и знал, что ты предложишь их выкупить! – ласково касается нежной щеки жены Михаил. – Ладно, этих пристроим, но что делать с другими несчастными? По всей губернии бунтуют мужики, в судах подобных дел не перечесть. - Когда уже отменят это крепостное право, - Анна зябко ежится, не от холода, от внутренней дрожи, пробирающей ее всякий раз, когда заходит разговор о неволе. - Аня, …в общем, я подал в отставку, - Михаил встает, чтобы налить себе коньяку, и не сразу оборачивается, боясь хоть на секунду увидеть разочарование в глазах жены. – Я оставил престижную и влиятельную должность начальника Секретной канцелярии, с большим жалованием, хотя понимаю, у нас двое детей, лишние деньги и связи не помешают. Но… я не могу больше видеть, как закрываются один за другим общественные журналы, как цензурный комитет душит всякую свежую мысль, в то время как общество должно знать, что творится в судах и в уездах. Должно пробуждать в людях лучшее, нужны широкие дискуссии на тему произвола господ, несправедливых приговоров, использования детского труда в ночную смену на фабриках. Нужны новые идеи, как уничтожить проклятое крепостничество! - Что же ты задумал? – встревоженный голос жены возвращает его к ней, он берет ее за руки. - Я хочу издавать свой журнал, на страницах которого будут освещаться громкие судебные дела, новые веяния в науке и литературе. Заложу дом в Москве, куплю небольшую типографию. Думаю, мне удастся договориться с Алексеем Григорьевичем Щербатовым, генерал-губернатор мне доверяет. Прости меня, я понимаю, что … - Можно продать дом в Петербурге, если нужно, - вслух размышляет Анна, - все равно сдаем. Гнетущая тяжесть на сердце, мучившая его с того момента, как получил отставку, исчезает, уступая место привычной нежности, он прижимает теплые ладошки жены к своему лицу, благодарно целуя ароматную нежную кожу. Как всегда, без громких и пафосных слов, без долгих расспросов и опасений, трепетным сердцем она поддержала его, и теперь ее ясный ум ищет возможность помочь. - Нет, любимая, - улыбается он, - твой дом – для Пети и Насти, когда придет время выводить их в свет. Я справлюсь сам. Надеюсь, с журналом дела пойдут хорошо, залог через год выкупим. - Ну, в эпистолярном жанре ты силен! Помню, помню твои письма ко мне… Договорить Анна не успевает, потому что оказывается в крепких объятиях мужа. - Господи, милая, как же я люблю тебя! – шепчет он, унося ее наверх, в спальню. Мир снова прекрасен и уютен, все вернулось на круги своя.
Отправлено: 17.02.11 00:52. Заголовок: Сцена пятая От нес..
Сцена пятая
От несносной жары не скрыться ни в тени благоухающей зелени липовых аллей, ни в шелковистой траве солнечных лужаек, ни у зеркальной глади пруда; не слышен обычно несмолкаемый птичий щебет, в доме пустынно и сонно, - все застыло в изнуряющей духоте, ленивое солнце нещадно обжигает всех, кто рискнул выбраться из тени. Только ближе к вечеру Анна выходит прогуляться и, после недолгого раздумья, медленно взбирается на утес, к своей любимой скамье над обрывом. Как ни странно, здесь, на возвышении, становится чуть легче: появившийся непонятно откуда легкий ветерок вздымает подол нежно-голубого кисейного платья, освежая разгоряченную кожу слегка тронутого загаром тела, терзавшая с утра головная боль стихает. Под благодатной тенью большого кружевного зонта, прикрепленного к спинке скамьи, и вовсе комфортно, можно закрыть глаза и окунуться в прохладу, побыть хоть немного одной, наедине со своими мыслями, и насладиться редкой минутой беззаботного покоя. Такое выпадает нечасто. Бесконечные домашние хлопоты, большей частью, конечно, приятные, но все равно, по крупице и незаметно, отнимают что-то от нее самой, заполняя пустое место усталостью, не оставляющей сил для музыки, и от этого становится… Да, вот верное слово – усталость, это от нее ощущение, будто иногда не хватает воздуха. Особенно вымотали последние недели: визиты гостей, ответные визиты, концерты, дети, хозяйство, навечно поселившийся под сердцем и тщательно скрываемый страх за Михаила, отважно бросившегося в политику, как в бой, большой прием в московском доме по случаю выхода долгожданного первого номера «Свечи». Премьерный номер журнала с тиражом в сто экземпляров имел такой шумный успех, что пришлось выпускать дополнительные тиражи, число подписчиков выросло до тысячи. Анна ласково улыбается, вспоминая счастливое лицо мужа, принесшего ей еще пахнущий типографской краской буклет. Ей нравятся его увлеченность, воодушевление, бьющая через край энергия, он умеет разрешать самые сложные проблемы с непримиримыми цензорами. Даже острые, полемические статьи Герцена, обличающие самодержавие, нашли место на страницах журнала. А какой резонанс в обществе вызвали репортажи из судов! Скупые строчки с цифрами и фактами, без авторских комментариев, вызывают у читателей больше эмоций и откликов, а у цензоров… Внимание цензоров возрастает, но пока Мише удается соблюдать хрупкое равновесие между различными политическими группировками. Однако достаточно одного неверного шага, одной оплошности... Анна старательно отгоняет от себя тревожные мысли о возможном закрытии журнала и преследовании мужа, которое может вылиться в эмиграцию, как это случилось с Александром Ивановичем, непременным участником субботних словесных баталий в Сосновке. Он отбывает с семьей в эмиграцию, навсегда, и вчера приезжал попрощаться, впрочем, не только. Герцен давно и страстно уговаривал Мишу присоединиться к нему: «Только западноевропейский пролетариат проложит человечеству дорогу к социальной справедливости и равенству, только Франция покажет пример гражданского общества! В России все живое гибнет!» На панегирик поднимавшемуся революционному движению Миша отвечал улыбкой: «Если мы все уедем во Францию за волей, Россию заселят медведи! Надо своих граждан растить, граждан великой страны, и желательно без революций» Несмотря на споры, расстались друзьями, договорившись о дальнейшем сотрудничестве. Значит, новые публикации о самодержавии, новые страхи, которые она, конечно же, не покажет, что бы судьба им ни готовила. Мужчина должен делать то, во что верит. Как только на все хватает сил - журнал, семью, друзей? Кажется, Миша не знает усталости. Вот и сегодня, в свой редкий выходной, он отправился с детьми на рыбалку, чтобы дать ей немножко отдохнуть. Анна отыскивает глазами в низовье реки большую лодку под голубым навесом. Там, у противоположного берега, по утверждению знатоков, водятся огромные щуки. Эти монстры давно будоражили воображение Пети и Насти, желавших спасти миленьких плотвичек и карасиков, обитающих в реке в изобилии, от гнета зубастых хищниц. И вот сегодня для малышей счастливый день – отец торжественно повел их сражаться за правое дело, ловить преступниц. Надо полагать, угнетенный рыбный народ будет освобожден всенепременно, раз у него такая армия защитников. Анна улыбается и легко вздыхает, пальцы касаются кожаной обложки нотного альбома, давно забытого, но отчего-то сегодня рука потянулась прихватить его с собой на прогулку. На последней страничке романс, начатый еще весной, но так и оставшийся неоконченным. Уже давно ее не посещает вдохновение, не удается сосредоточиться и оформить смутные чувства в конкретные ноты. Музыки не хватает… Настоящей музыки. Как еще можно охватить огромный мир с его красками и запахами, звуками и ощущениями, радостью и страхами, заботами и наслаждением? Она задумывается, машинально рисуя в воздухе ноты внезапно пришедшей в голову темы, замирает, но через мгновение морщится и стирает рукой воображаемый лист. Не то, все не то… Зной отступает, сумерки несут с собой прохладу. Анна поднимается, подходит к самому краю обрыва и обводит взглядом расстилающийся перед ней пейзаж. Глаза останавливаются на черной, движущейся по деревенской дороге точке, которая, увеличиваясь, превращается в экипаж. Опять гости?! Карета незнакомая, большая, запряженная парой лошадей, поворачивает к усадьбе, и почему-то становится холодно от неясного предчувствия …чего? Помедлив, Анна спешит вниз, не заходя в дом, кладет альбом на ступеньку крыльца и выходит во двор, когда экипаж останавливается у ворот. Открывается дверца, и появляется высокий черноволосый мужчина. Анна делает навстречу шаг, другой…Владимир?!
Время растягивается. Секунды и минуты, пока Владимир помогает сойти стройной и странно знакомой девушке, одетой в легкий дорожный костюм песочного цвета, вынимает из кареты и ставит на землю худенького мальчика лет семи, кажутся вечностью. Приветливо улыбающаяся девушка – Соня Долгорукая?! Красивая, взрослая стала. Мальчик в холщовых штанишках до колен, белой рубашечке… это же…Господи! Анна усердно мотает головой, прогоняя морок, но видение не исчезает: безжалостное время возвращается вспять, к тому дню, когда она, наказанная, сидела в углу и тихо плакала, прижимая к себе изуродованную куклу, а ее мучитель стоял в дверях и смотрел на нее. Теперь на нее смотрит его сын, вылитый Владимир в детстве: те же черты, знакомые до боли, так же падает на лоб непослушная черная челка, так же упрямо поджаты губы, он так же чуть сутулится из-за высокого для своих лет роста, у него те же светло-серые глаза. Вот только взгляд другой, пристальный, взрослый, в нем нет ни насмешки, ни вызова, в нем читаются робкая надежда, тихая радость и удивление. - Моя мама? – вдруг указывает рукой на Анну мальчик. - Ннет, Володя, - теряется от неожиданности Владимир и переводит виноватый взгляд на Анну, но сын уже не ждет ответа, вырывается из рук отца и бежит к своей маме. Конечно, к маме, а не к тете, как ему говорили! Тетя – это тетя Соня, очень хорошая и добрая, а эта незнакомая тетя смотрит на него так, словно давным-давно знает! Только мама может так смотреть - с ласковым интересом, нежно и понимающе, только мама может быть такой красивой! Самой-самой красивой! Наконец-то у него есть мама! Он всегда знал, что ей пришлось уехать далеко, но она любит его и ждет, когда он к ней приедет. И вот он приехал! - Мама! Маменька! - ошеломленная Анна приседает, обнимая прижавшегося к ней Володю, но глаза ее растерянно смотрят на Владимира. - Анна, простите, ради Бога, - Владимир торопливо подходит к ним, пытается взять сына на руки, но мальчик еще крепче прижимается к Анне, утыкаясь лицом в ее платье. - Это моя мама! – раздается отчаянный детский крик. Из въехавшей во двор двуколки выпрыгивает Петя, не дожидаясь, пока отец остановит лошадь, подбегает к матери и отталкивает от нее незнакомого мальчишку. - Это наша мама! Моя, и Насти! – гневно смотрит он на захватчика. - Володя, сынок, - успокаивающе сжимает плечо сына Владимир, - это тетя Анна, а это дядя Миша. Мы приехали к ним в гости. Здравствуй, Мишель! Он дружелюбно протягивает руку подошедшему Михаилу, но тот предпочитает обнять друга юности. - Рад видеть тебя живым и здоровым, чертяка! Гостей принимаете? - Конечно, дружище! Корф, ты совсем не изменился! Софья Петровна, - склоняется к руке смутившейся девушке Михаил. – Петя, поздоровайся. Пока взрослые радостно приветствуют друг друга, Володя демонстративно отходит в сторонку, исподлобья глядя на белокурого мальчика в матросском костюмчике, вцепившегося в руку своей мамы, глаза его наполняются слезами. Значит, все-таки тетя. Но почему тогда она с горячим сочувствием и любовью смотрит на него, Володю, если видит первый раз? Почему так хочется, чтобы она была его мамой? Ма…тетю Анну отвлекают отец и тетя Соня. Стараясь не расплакаться, он закусывает дрожащую нижнюю губку. - Не плачь, - маленькая девочка, гораздо меньше противного Пети, вынимает из кармашка пестрого сарафанчика большой леденец на палочке и протягивает его Володе. – Хочешь моего петушка? Сладкий! Бери! Девочка очень похожа на ма…тетю Анну, беленькая, с сине- зелеными добрыми глазами… Володя вздыхает и берет лакомство. К ним подходит насупившийся Петя: - Насть, не давай ему, он нашу маму мамой назвал! - Ну и что? Вдруг у него нет мамы? – рассудительно замечает девочка, и Володя опускает голову, отворачивается, - Вот видишь, нет. Пусть наша мама всехняя будет. - Так не бывает, - авторитетно заявляет Петя, - у детей всегда есть мамы. - А у него - нет! – сердится Настя, - Жалко тебе, что ли? Поворачивается к гостю: - Тебя как зовут? - Володя, - выдавливает из себя мальчик. - Хочешь, нашу маму звать мамой? Он несмело кивает и заталкивает леденец за щеку. - Познакомились? Вот и хорошо! – подходит, улыбаясь, Анна, - Пойдемте в дом, скоро ужин.
- Уже завтра? – искренне удивляется Михаил в ответ на просьбу Владимира подготовить его экипаж к утру. – Проделать столь длинный путь ради нескольких часов? Не понимаю! Я полагал, погостите хотя бы месяц. Софья Петровна, вы не успеете отдохнуть с дороги, Володя тоже… - Миша, Софья Петровна и Володя пока не едут. Еду я один, - приходит на помощь смутившейся Соне Владимир. – Я все сейчас объясню, только дождемся Анны… Александровны. Крохотная заминка не остается незамеченной. Михаил коротко кивает, машинально глотая из нагревшегося в руке бокала и потому ставшее невкусным вино, и смотрит вверх, на неяркие крупные звезды, выступившие на темно-синем небе. Итак, Анна по-прежнему для Корфа значит слишком много…
Затянувшийся допоздна ужин на террасе изобиловал разговорами обо всем и ни о чем. В присутствии слуг гости рассказывали о своих впечатлениях от долгого пути и благодарили друг друга: Соня - за то, что Владимир развеял ее скуку, взяв с собой в поездку, Владимир - за заботу Сони о нем самом и о сыне. Оба живо расспрашивали гостеприимных хозяев о жизни в Москве и в деревне, о детях, восторгались популярностью «Свечи», что было приятно, но… Михаил почти физически ощущает вдруг повисшую в воздухе недосказанность, и чем дальше, тем больше его тревожат сомнения. Зачем они приехали? Где Лиза? Почему Соня смущается и прячет глаза, а Корф ведет себя, как всегда, уверенно, словно у себя дома? Весел и дружелюбен, с Анной предупредителен, но и только. Те короткие взгляды, что он бросал на нее за ужином, ничем не напоминали прежние, когда между ними было жесткое противостояние, ни тени смущения, ни следа упрека по поводу разбитой любви. Вежливое равнодушие Корфа успокаивало до поры, и вот эта пауза…
- Красиво тут у вас! – восторженно восклицает Соня, поднимаясь из-за стола навстречу Анне, выходившей уложить детей. – Как Володя? Уснул? - Да, сразу. Ему постелили в детской, рядом с Петей. Соня, возьмите шаль, становится свежо. Михаил пристально смотрит на жену, сам не зная, что боится прочитать на ее лице, но Анна, приветливо улыбаясь, протягивает тонкую белую шаль Соне и присаживается к столу. - Господа, еще чаю? – она принимается наполнять чашку за чашкой, передавая гостям, и князь, забыв обо всем, невольно любуется неторопливыми и точными движениями изящных рук жены, ее безмятежным лицом, длинными бархатными ресницами, прикрывшими глубокие глаза. Анна, его сбывшаяся мечта! - Мерси, - свежезаваренный чай пахнет мятой и душицей, Михаил делает большой глоток и зажмуривается от удовольствия: чудесный чай, бодрящий и успокаивающий одновременно! Князя распирает мальчишеское желание похвастаться умением жены готовить волшебный напиток, он поворачивается к Корфу и замирает, чувствуя, как сердце сжимается от ревности. Не он один любуется Анной!
Владимир забывает о чае. Мгновение, когда длинные тонкие пальцы, передавая чашку, коснулись руки, лишило его защитной маски, которую он старательно носил весь вечер. Видит Бог, он не хотел смотреть на нее, не хотел замечать ее красоты, не хотел видеть в ней женщину, только жену друга... Меньше всего на свете он желал воскрешать в душе давно уснувшие страсти и надеялся, что достаточно силен, чтобы провести несколько часов рядом с ней и не потерять душевного покоя. Он не хотел, но она была Анной, единственной женщиной, которую предназначила ему судьба, и которую он потерял по собственной глупости … Она по-прежнему тоненькая, хрупкая, в ее глазах влекущая таинственная бездна, ее собранные в высокую прическу пушистые волосы пахнут лавандовой свежестью, чуткие нежные пальчики теплые и ласковые. Спокойная, улыбчивая, чужая… На миг в душе вспыхивает возмущение, хочется кричать от несправедливости – эта женщина должна быть с ним! Только с ним! Но внимательный взгляд темно-синих глаз мгновенно усмиряет душевную бурю, чуть припухшие сладкие губы раздвигаются в легкой улыбке, и его существо наполняется счастьем – после стольких лет разлуки он видит ее наяву! Пусть чужую, но все равно близкую и любимую! К черту все, насмотреться, надышаться ею!
Владимир виновато переводит взгляд на друга, словно просит прощения за свою несдержанность, но затем его глаза снова устремляются к Анне, на лице расцветает счастливая улыбка. Он жадно впитывает каждый ее жест, не упускает ни единого ее взгляда, каждая мелочь ее туалета вызывает восторг: и легкое белое платье с кисейными рукавами, украшенное голубой лентой по линии декольте, и серебряное колье в виде змейки, и белая лилия в прическе… Она - Анна, и он любит ее. Любит по-прежнему, нет, больше прежнего! Завтра он уедет, но сейчас, эти несколько часов…
Разлив чай, Анна поспешно встает, с чашкой в руке отходит к перилам террасы. Не слишком вежливо, но ничего лучшего не приходит в голову – атмосфера, как грозовое облако, вот-вот взорвется. Одна только Соня ничего не замечает, восторгается местными красотами. У Владимира счастливое лицо, глаза светятся, а Миша подавлен, крутит в руках блюдце, ни на кого не смотрит. Господи, ну что происходит? Все было так хорошо…
- Добрый вечер! – разряжает тяжелое молчание спокойный мужской голос. На террасу выходит высокий молодой человек в лаковых ботинках и сером сюртуке, ладно сидящем на подтянутой фигуре. Светлая, аккуратно подстриженная окладистая бородка, уверенная поступь, твердый взгляд небольших глаз делают знакомого с детства парня почти неузнаваемым. - Никита? Ты ли это? - Владимир поднимается, чтобы пожать руку своему бывшему конюху. – Не узнать! Совсем барином стал! - Я, Владимир Иванович, - сдержанно кивает головой Никита и мельком вглядывается в зардевшуюся Соню, которая так и застыла с чашкой в руке. - Никита у нас и есть барин, самый что ни на есть настоящий! – Михаил торопливо подхватывает приятную для разговора тему, с радостью отмечая, что опасный гость наконец-то оторвал взгляд от Анны. - Какую махину – конезавод отстроил! Скольким людям работу дал! Голова! Миллионером стал! Многие господа из Москвы готовы ему в ножки поклониться, лишь бы чистопородного жеребца для скачек продал. - Захвалили, Михаил Александрович! – с легкой укоризной смотрит на князя Никита, впрочем, совсем не смущаясь вниманием, как случалось в былые времена. - Садись с нами чай пить, - Анна подходит к столу, довольная, что атмосфера разрядилась, появился предлог заняться прямыми обязанностями хозяйки. - Благодарствую, но не стоит хлопотать, поздно для чая. Зашел вам, Анна Александровна, деньги за аренду отдать… - Так срочно? До утра подождать не мог? – улыбается Михаил. – Неужели только деньги отдать?! Никита вдруг густо краснеет, утратив апломб, и Анна спешит на помощь другу: - Наверное, завтра с утра уезжаешь в Москву, да? Пойдем в кабинет. Мы оставим вас ненадолго, простите! Она берет Никиту под руку, но не успевает сделать и шага. - А…можно мне с вами? - Соня стряхивает с себя оцепенение и ставит, наконец, недопитую чашку на стол, умоляюще смотрит на Анну. – То есть… чувствую, не уснуть этой ночью. Столько впечатлений! Хотелось бы прогуляться по саду до реки, успокоить нервы. Здесь так красиво! - Почту за честь показать вам здешние красоты, Софья Петровна, если позволите, - Никита на радостях забывает о делах, виновато вглядывается в лицо Анны, в его глазах явственно читается просьба о прощении и помощи. Анне ничего другого не остается, как улыбнуться и кивнуть, соглашаясь отложить дела до утра. Соня и Никита, сопровождаемые понимающими улыбками мужчин, почти одновременно бросаются к выходу. Никита предлагает девушке свою руку, и парочка растворяется в ночи. Оставшиеся на террасе переглядываются, и, чтобы не допустить тяжелой паузы в разговоре, а также отвлечь Корфа, снова остановившего свой взгляд на Анне, Михаил берет бразды правления в свои руки. - Так о чем ты хотел рассказать нам?
– Что? А, да-да…- Владимир с трудом отрывается от лицезрения любимой женщины, зажмуривается, энергично трет переносицу, приводя себя в чувство и вспоминая, зачем приехал в Сосновку. - Я ведь к вам, друзья, с огромной просьбой. По высочайшему приказу Императора, назначен командовать отрядом охраны экспедиции, отбывающей с секретными дипломатическими целями в кругосветное путешествие. Экспедиция морская, с подготовкой и обучением рассчитана на пять лет. Володя остается один. Так вышло, ближе вас у меня никого нет. Тетушку похоронил в позапрошлом году, полгода назад умер Петр Михайлович. Осталась из родственников только Соня, но у нее забот с Андреем полно, Татьяна одна не справляется, имение Долгоруких в долгах, тоже хлопоты. Да и мальчишке нужна твердая мужская рука. Вся надежда на тебя, Мишель, и на вас, Анна Александровна. Если присмотрите за сыном, буду по гроб благодарен, если не сможете… - Никаких «если», - пожимает плечами Михаил и вопросительно смотрит на жену, Анна согласно кивает, - Володя остается у нас. Только… Лиза согласна отдать сына? - Лиза? – Владимир криво усмехается и на мгновение прикрывает глаза, словно раздумывая, говорить ли, - Лиза давно уже в Лейпциге, замужем за бывшим доктором, а ныне богатым промышленником и успешным политиком Штерном. Имеет двоих дочерей. Анна тихонько вскрикивает, зажимая рукой рот, Михаил удивленно смотрит на Корфа, затем хмурится и поворачивается к жене, пристально вглядываясь в ее побледневшее лицо. С каким-то недобрым, болезненным чувством Владимир тоже впивается взглядом в затуманенные пеленой слез голубые омуты глаз, еще минуту назад казавшиеся прозрачными родниками, и медленно, подробно, тщательно подбирая корректные слова, повествует о своей недолгой семейной жизни, не в силах остановиться и получая странное злорадное удовлетворение. Бросить ей, окаянной и бесконечно любимой, в лицо всю свою неудавшуюся жизнь, разбитую любовь израненного долгим одиночеством сердца! Увидеть, как никнут под невидимой тяжестью искусно замаскированных обвинений хрупкие женские плечи, как страдание искажает дорогие черты нежного лица, ощутить, как из разорванного болью неприступного сердца тянется росток осознания вины! Что может быть слаще столь изощренной мести! Он никогда не был святым, он причинил ей много зла, да и сейчас его чувства благородными не назовешь: приехал за помощью к друзьям, а сам… Но годы без любви и тепла, годы страданий дают ему право судить ее, всегда такую правильную и благородную. Разве права была она, отталкивая его ради брака с нелюбимой во имя ребенка? Разве имела право обрекать на пожизненное одиночество, забрав его сердце? Он впервые последовал ее воле и заплатил за это не только своей душой. Она обрекла ребенка, во имя которого жертвовала собой, на ущербное детство без материнской ласки. И не вина Лизы, что захотела искать счастья на стороне. Что мог сделать он со своим мертвым сердцем, что могла сделать Лиза, если в их душах не было главного, того, что соединяет мужчину и женщину в семью?! Мы только люди, не ангелы, и мы хотели счастья. Что ты чувствовала, милая, когда смотрела в глаза чужому ребенку, назвавшему матерью ТЕБЯ? Будь они прокляты, твои жертвы! Ведь все могло быть, должно было быть иначе! Анна в изнеможении падает на стул, закрывает лицо руками, Михаил и Владимир бросаются к ней. Милая, прости! Злая минута прошла, раскаяние захлестывает через край, но поздно, сделанного не воротишь. Владимир стоит на коленях перед Анной, прижимая к своей щеке ее безжизненную холодную руку, Михаил влажной салфеткой протирает бледный лоб и тонкие виски жены. - Все хорошо, простите, что напугала, - приходит в себя, женщина. – Я, видимо, слишком устала… - Тебе надо отдохнуть, - поднимает ее на руки Михаил, чтобы отнести в дом, но Анна мягко освобождается из его объятий, встает на ноги. На востоке ширится рассветная полоска, небо светлеет. Дружный птичий гомон возвещает о зарождении дня. - Простите меня, Анна, прости, Мишель! Мне пора... - поднимается Владимир, протягивая руку другу. - Что ж… Удачи тебе, Владимир! Пиши, хотя бы изредка. За сына не беспокойся, сделаем все, что в наших силах. - Не сомневаюсь в этом. Спасибо за все! Последний взгляд на нее, бледную, дрожащую, жалкую и до безумия любимую, единственную. Он унесет с собой этот образ – это юное лицо, несмотря на возраст и появившуюся на лбу горькую складочку, эти бездонные, ставшие вновь прозрачными глаза, эти трепетные, мягкие губы… так хочется прикоснуться к ним напоследок, но нельзя, нельзя… Или? Вновь накатывает безумие – схватить ее, забросить в ждущую у ворот карету, увезти далеко-далеко, и будь, что будет! Нельзя. Так говорит строгий взгляд Миши, так шепчет проснувшаяся совесть. Она не твоя, глупец! - Владимир… Да хранит вас Господь, на всех путях ваших! Возвращайтесь! Мы будем ждать, - он приникает долгим поцелуем к нежной ладони. Это все, что он может себе позволить. Еще можно смотреть на хрупкий силуэт, пока карета не повернет на большую дорогу, и истекать кровавыми горькими слезами от боли, от своей неизбывной любви…
Совсем рассвело. На террасе за неубранным столом неподвижно сидит Анна, спрятав в ладони лицо. Она не плачет, лишь иногда судорожно и горько вздыхает, словно ребенок, понимающий, что сильно провинился, но не понимающий в чем именно. Появляется Михаил, молча поднимает жену на руки и уносит в дом.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 24
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума