Клуб Истинных Друзей Елены Кориковой

КРЕПОСТНОЙ ТЕАТР существовал в России на протяжении примерно столетия (с середины 18 в. до середины 19 в.). Крепостной театр был двух типов – усадебный и городской. Первый представлял собой хорошо устроенные помещения с большим репертуаром, большой труппой артистов, с детства подготавливаемых к театральной деятельности, оркестром, балетом, хором и солистами. К этому же типу относятся и так называемые «балаганные театры», показывавшие свои спектакли на больших ярмарках в уездных городах, в посадах при монастырях и т.д. Ко второму типу относятся усадебные театры, носившие замкнутый характер – для забавы самих господ и приглашенных гостей. Лишь на первый взгляд такие крепостные сцены существовали замкнуто: очевидна их живая связь с общественной и культурной жизнью России.

Подневольных актеров обучали профессиональные артисты, композиторы, балетмейстеры. Нередко крепостные артисты воспитывались в казенных театральных и балетных школах, а свободные артисты играли рядом с ними на крепостной сцене. Случалось, что крепостные, сданные своими владельцами «напрокат», появлялись и на императорской сцене (в таких случаях в афишах и программах крепостных не называли «господином» или «госпожой», а просто писали фамилии). Известны случаи, когда крепостные артисты выкупались казной для зачисления на императорскую сцену, – столыпинские крепостные вместе с дворовыми актерами помещиков П.М.Волконского и Н.И.Демидова вошли в труппу образованного в 1806 казенного театра, известного ныне как Малый театр. Из крепостных артистов вышли М.С.Щепкин, С.Мочалов (отец трагика П.С.Мочалова), Е.Семенова, по словам А.С.Пушкина, «единодержавшая царица трагической сцены», и многие другие.

Широко известны такие крепостные труппы, как платный театр графа С.М.Каменского в Орле. Специальная постройка имела партер, бельэтаж, ложи, галерею. Капельдинеры были одеты в особые ливрейные фраки с разноцветными воротниками. В графской ложе, перед его креслом, лежала специальная книга для записи во время спектакля промахов артистов и оркестрантов, а на стене за креслом висели плетки для наказания. В течение полугода в 1817, по сообщению «Друга Россиян», в театре графа Каменского «к увеселению публики города Орла было поставлено 82 пьесы, из коих было 18 опер, 15 драм, 41 комедия, 6 балетов и 2 трагедии». Имение графа не сохранилось, но в Орловском драматическом театре им. И.С.Тургенева с конца 1980-х годов существует мемориальная «сцена графа Каменского» с реконструированной сценической площадкой, небольшим залом, занавесом, музейной и гримировальной комнатой. Здесь играют камерные спектакли, а над креслом последнего ряда висит портрет графа и розги для наказания.

К такому же типу публичных крепостных театров принадлежал и театр князя Шаховского, постоянная резиденция которого находилась в специально обустроенном помещении в Нижнем Новгороде. Ежегодно в июле князь привозил свой театр на Макарьевскую ярмарку. Репертуар крепостного театра включал спектакли драматические, оперные, балетные. Подобный тип театра изображен в повести Вл.А.Сологуба Воспитанница – нравы и быт театральных деятелей начала 19 в. передан здесь с тем же трагизмом, что и в повести А.И.Герцена Сорока-воровка. Имеются достаточно точные сведения о репертуаре крепостных театров в 1790-х годов, в основном это сочинения В.Левшина и И.Карцелли: комические оперы Король на охоте, Свадьба господина Волдырева, Своя ноша не тянет, Мнимые вдовцы и др.

Более сложным репертуаром и устройством отличались театры при господских усадьбах. В своем исследовании В.Г.Сахновский отмечает, что устраивались они «чаще как забава, как развлечение или стремление ответить господствующей моде, реже, а для правильной оценки искуства театра в России, да и для оценки художественной культуры в России вообще тем существенней – как потребность в формах театра выразить свое жизнеощущение, миропонимание и, следовательно, утолить страсть к искусству сцены». Наибольшую роль в развитии «инстинкта театральности» в русском дворянстве играл, по общему мнению исследователей темы, уездный господский театр. Самыми известными театрами вельмож екатерининского и александровского времени в Москве и Санкт-Петербурге был театр князя Юсупова на Мойке и в подмосковном Архангельском, графов Шуваловых на Фонтанке, Потемкина в Таврическом дворце, графов Шереметевых в Кускове (позже в Останкине), графов Апраксиных в Ольгове, графов Закревских в Ивановском, графов Паниных в Марфине (Н.М.Карамзин, посещавший этот театр, написал для крепостного театра пьесу с пометкой «только для Марфина»), графов Загряжских в Яропольце Волоколамском.

К 1820-м годам не только центр России, но и южные и северные окраины были наводнены господскими усадебными театрами, как зимними, так и «воздушными», устраиваемыми в летнее время в усадебных парках. В первое время своего создания крепостной российский театр был во многом подражательным, начиная от костюма и мебели до языка и жеста он был абсолютно чужд природе и домашнему быту, а следовательно, и тому комплексу понятий, что царил в народной массе, не исключая и далеко не всегда широко образованного дворянства. Это было время порыва, стремления к созданию собственного российского театра. Но со временем наиболее образованные из создателей крепостных театров (Шепелев, Шереметев и др.) начали обогащать свои театры достоянием европейской художественной культуры – в репертуар все больше входили мифологические сочинения, возникал, по верному наблюдению В.Г.Сахновского, «мир фантастически реального искусства сцены... он воплощал ранообразнейшие душевные состояния сначала бессмысленно произносивших непонятные роли дворовых и девок, а потом довел изумительные вариации и разнообразнейшие решения мотивов и мелодий мировых сценических и драматических тем и идей у крепостных актеров до четких движений, потрясающих интонаций и самобытной игры». Освоение чуждой жизни шло путем адаптаций и постепенно становилось своим собственным. Это была доминирующая черта екатерининской и александровской эпохи русского крепостного театра. Ко второй четверти 19 в. усадебный театр стал порой конкурировать с театрами столичными. Таким был театр И.Д.Шепелева (дед А.В.Сухово-Кобылина по матери) на Выксе (Владимирская губерния). По своим размерам он был немногим меньше петербургского Мариинского театра, внутреннее же расположение (партер, ложи, бенуар, бельэтаж и др.) было абсолютно таким же. Театр освещался газом, хотя в то время даже императорские театры в Санкт-Петербурге освещались масляными лампами. Оркестр насчитывал 50 человек, хористов было 40 человек. Шепелев приглашал также артистов из Москвы и Петербурга, охотно приезжавших на Выксу, так как Шепелев предлагал высокие гонорары. Крепостные театры посещались не только гостями владельцев усадеб, но и императорами, о чем сохранилось немало свидетельств. Особенно полюбившихся крепостных высокие гости отличали ценными подарками и деньгами. Репертуарная афиша со временем все более усложнялась. Техническое усовершенствование сценических площадок позволяло обращаться к произведениям, в которых было много волшебных эффектов.

Особенной славой пользовался театр графа Н.П.Шереметева в Кускове. По свидетельству современников, он считался «старшим и лучшим из русских частных театров, не уступавшим Петербургским придворным и далеко превосходившим устройство тогдашнего Московского, содержавшегося Медоксом».

Сахновский В.Г. Крепостной усадебный театр. Краткое введение к его типологическому изучению. Л., 1924

Жизнь и любовь Веры Самойловой
Татьяна Золотницкая

Вера Васильевна Самойлова — звезда Александринской сцены 1840—1850-х годов, «прекрасная любимица публики», как ее называли, — осталась в истории театра превосходной актрисой, красавицей, блистательной исполнительницей Софьи в «Горе от ума», пушкинской Татьяны, написанных для нее Тургеневым ролей в «Провинциалке» и «Где тонко, там и рвется». Она не имела соперниц в высокой комедии, была символом аристократического вкуса и грациозной женственности. Публика обожала ее, не уставая выражать свой восторг. Ее успех возрастал на протяжении всех одиннадцати лет пребывания на сцене.

Тем не менее в одном из некрологов, ей посвященных, мелькнула фраза: «Это была какая-то неудавшаяся, Бог знает почему сломанная, разбитая и растерзанная жизнь».
Заявление, на первый взгляд, неожиданное. Правда, исходило оно, по признанию автора — В. А. Полетики, от близкого и многолетнего друга, привязанного к Вере Васильевне «чувствами искренней преданности и глубокого уважения». Но судьба Веры Самойловой и сегодня видится вполне благополучной: чудное детство в большой, дружной и знаменитой семье, превосходная актерская карьера. Да, вышла замуж и оставила сцену. Жаль. Огромная потеря для театра. Но ведь и потом выступала в благотворительных спектаклях на домашних и клубных сценах. Открыла в себе педагогический талант, преподавала актерское искусство, воспитав несколько одаренных учениц…

И все же на отдалении века становится ясно, как отчетливо поделена пополам ее жизнь, будто ей даны две — тесно связанные, но разные. Ясно, как всю «вторую» она тянулась к «первой», словно догоняла сама себя, до последних минут продолжая свой безнадежный бег.

Актрисы ее времени, выходя замуж, особенно за военных, были вынуждены навсегда оставить театр. Ни одной это не далось легко. Но, пожалуй, трудно назвать кого-то, кроме Веры Самойловой, для кого это обернулось непрестанной мукой. Быть может, тем самым она предала себя, совершила роковую ошибку. Если так, она дорого за нее заплатила.

Родители Веры Самойловой к моменту ее рождения были людьми прославленными, обласканными царской семьей, имели прочное положение. Отец, Василий Михайлович Самойлов, — знаменитый оперный тенор. Мать — Софья Васильевна Самойлова, урожденная Черникова, — прежде артистка оперы (сопрано), выступала теперь в водевилях и комедиях. Они — основоположники трех поколений актерской династии Самойловых.

Вера, последняя из одиннадцати детей (еще трое умерли в младенчестве), родилась 10 ноября 1824 года. Девочка росла слабой, тихой, молчаливой, шумным играм предпочитала одиночество. В пансионе для благородных девиц г-жи Ферай, который окончили четыре сестры Самойловы (родители постарались всем детям дать отличное воспитание), Веру прозвали «плакучей ивой».

«Задумчивость была ее подруга» не на словах. Много сходного оказалось в Вере Самойловой и пушкинской Татьяне, которую она потом сыграла, как писали, «с неподдельным блеском». Их роднило спокойное достоинство, подлинность чувств, верность долгу, уготованному судьбой. А сестра Надежда, наиболее близкая ей по возрасту и партнерству в театре, своим шаловливым нравом напоминала пушкинскую Ольгу.

Дом Самойловых, несмотря на строгий патриархальный уклад, был наполнен взаимной любовью, радостью и теплом. Но в 1839 году, когда Вере еще не минуло пятнадцати, в Финском заливе утонул отец. Жизнь семьи изменилась. Поток гостей, не прекращавшийся при хлебосольном Василии Михайловиче, иссяк. Да и Софья Васильевна, оставшись с дочерьми-девицами: старшей, Любовью, взявшей на себя ведение хозяйства, и младшими — Надей и Верой (другие дети жили своими домами), опасалась новых знакомств и нежелательных визитов. Переехали в квартиру поменьше. Вера и Надежда, уже актрисы, еще долго жили в одной комнате, где, заткнув уши, учили роли.

Обе сестры, как большинство детей Самойловых, унаследовали родовой актерский талант. Но он был столь же различен, сколь различны были они сами. Надежда Самойлова с раннего детства мечтала о сцене, рвалась на сцену и с шумом ворвалась на нее. Вера туда не стремилась. Просто путь в актрисы представлялся ей, особенно после гибели отца, естественным и единственно возможным. Ее дарование просыпалось медленно, негромко, а проснувшись, неустанно развивалось.

Дебют Веры Самойловой состоялся в день ее рождения и в бенефис сестры Надежды 10 ноября 1841 года. В нем участвовал и брат Василий Васильевич. Театр, как всегда, был полон: бенефисы Самойловых неизменно притягивали публику. Да и появление на сцене нового члена семьи — безусловное событие. В числе прочих пьес давали драму Н. И. Филимонова «Князь Серебряный, или Отчизна и любовь» (по повести А. Марлинского (А. А. Бестужева) «Наезды») о российских событиях 1613 года. Критика, дружно и справедливо обрушившись на пьесу, восторженно приветствовала юную дебютантку, хотя Вера Самойлова вышла в роли красавицы Вареньки Васильчиковой, похищенной литовцами и спасенной князем Серебряным, — в роли, которую А. И. Вольф определил как «бесцветнейшую».

«Она одарена природою прекрасными способностями и умела с первого шага на сцену выставить их все налицо, — писал Ф. А. Кони, навсегда покоренный актрисой. — Что касается до пластической стороны, то есть до наружных качеств актрисы, то у г-жи Самойловой 3-й в них богатство до роскоши… Но в ней есть тот клад сценический, который обещает талант, именно — теплота и неподдельное чувство. Несмотря на робость и неуверенность в себе, она выполнила первую роль свою с редкой ловкостью и энергией. При старании и совестливом изучении своего искусства, мы уверены, г-жа Самойлова 3-я приобретет себе скоро внимание публики».

Через несколько месяцев после дебюта, летом 1842 года, Вера Васильевна Самойлова поступила на службу дирекции Императорских театров артисткой русской драматической труппы Самойловой 3-й. Самойловой 1-й числилась ее мать, еще игравшая небольшие роли пожилых женщин, Самойловой 2-й - сестра Надежда (старшая сестра Мария Васильевна к тому времени покинула сцену, выйдя замуж за купца Загибенина). После ухода матери в отставку, с октября 1843 года, Надежда Васильевна значилась Самойловой 1-й, а Вера Васильевна — Самойловой 2-й. Так они и живут в истории русского театра.

Из двухсот ролей, сыгранных Самойловой за одиннадцать лет службы, подавляющее большинство составили светские дамы и девицы, капризницы и кокетки. Впрочем, именно они выработали в актрисе тонкий психологизм, естественность и жизненную правду, которые она несла со сцены.

Она не повторялась, но совершенствовала свое мастерство, доведя до виртуозности владение диалогом (его потом называли кружевным), легкость и остроту реплик, умный юмор, грациозность в каждом движении и жесте. Голос Самойловой был, по описанию Ап. Григорьева, «то детски-нежный, то полный серебряного смеха, то стремящийся сделаться резким и энергическим и звучащий между тем только энергиею слабости». Эта слабость, эта беспомощность женственности, прелестное лицо, выражавшее малейшие оттенки чувства и мысли, делали Веру Самойлову единственной в своем роде, не похожей ни на одну актрису ее времени. Тем большую значительность обретали эти качества, когда героини Самойловой, помимо обаяния и изящества, обнаруживали душевную стойкость. Такие, как Софья в «Горе от ума», как пушкинская Татьяна или шекспировская Дездемона…

Ап. Григорьев, размышляя о Самойловой, настаивал, что «не прелесть силы, а прелесть слабости составляет особенное свойство ее наружности: это, собственно, не образ, обозначенный рельефно, а светлый призрак, легкое, воздушное видение». Он находил в ней «много артистического такта».

Что касается жизни, то она подчинялась театру. Вера и Надежда имели уже собственные комнаты, но в остальном уклад не изменился. (Так продолжалось до замужества Надежды Васильевны в 1848 году.) Жили сестры по-прежнему замкнуто. Свободные вечера проводили в опере или в Михайловском театре — смотрели французскую труппу, учились. У себя принимали мало (лишь иногда брат Василий, к ужасу матушки, привозил приятелей — поклонников сестер, не имевших иной возможности прорваться к своим божествам). Зато часто отправлялись с визитами — для них были открыты двери аристократических домов, где их всегда встречали с радостью: так много значили хорошее воспитание и безупречная репутация. А любовь к театру и его представителям была постоянна в высших кругах. Впрочем, и в театре сестры держали себя строго. Настолько, что при их появлении за кулисами и в Петербурге, и в других городах, где они гастролировали, все невольно подтягивались.

Они пользовались не только вполне заслуженной любовью публики: их привечала царская семья. Николай I действительно любил театр, смотрел все новые представления, а некоторые и по несколько раз в русской ли труппе, в иностранных, в драме, опере, балете… Многих актеров знал по именам и, бывая за кулисами, порой вступал с ними в беседу. «Из всего женского персонала труппы только сестры Самойловы удостаивались высочайшего внимания», — отмечал Г. М. Максимов. (Из мужского, добавим, это были А. Е. Мартынов и А. М. Максимов.) Бенефисы Самойловых Николай посещал непременно и, как было заведено, присылал в подарок дорогие украшения. На маскарадах в Большом театре, куда съезжалось великосветское общество, Государь часто разговаривал с Верой Самойловой, всегда, к изумлению актрисы, узнавая ее под маской. А однажды из Елагина дворца Николай прибыл верхом (без сопровождения) на Крестовский остров, расспросил у лавочника путь к даче, где поселились Самойловы, и несколько минут, гарцуя на коне, беседовал с выбежавшими на балкон Софьей Васильевной и двумя ее младшими дочерьми.

Что же до лавочника, то это событие, похоже, стало главным в его жизни: ведь Государь разговаривал с ним с глазу на глаз! По свидетельству В. А. Крылова, «лавочник почувствовал себя маленькою знаменитостью, расписал себе новую вывеску и потом долго рассказывал встречному-поперечному о своем разговоре с царем».

Императорские артисты нередко играли непосредственно перед венценосной семьей. Их «выписывали», по своему выбору назначая репертуар. Вера Самойлова чаще других бывала занята в подобных представлениях. Государыня особенно любила прелестные салонные пьески для нескольких исполнителей: «Прихоть кокетки», «Странная ночь», «Браслет и прочее»… Помимо очарования и изящества, легкости и остроумия, Вера Самойлова демонстрировала в этих ролях элегантные туалеты. Здесь с ней, по всеобщему признанию, не могла соперничать ни одна актриса обеих столиц. Императрица тоже не осталась равнодушна.

На одном из таких спектаклей в Зимнем дворце «зрителей было только: Он и Она; двое из меньших Великих князей, две дежурные дамы, дежурный паж и офицер, — вспоминал режиссер Н. И. Куликов. — Одним словом, пьеса разыгрывалась у ног Ее Величества. По окончании Государыня подошла к артистам; сперва благодарила и хвалила Самойлову и спрашивала о костюме, потом обратилась к Сосницкому…» В другой раз, в Царском селе, Вера Васильевна, по свидетельству Н. И. Куликова, «играла в модной дамской курточке в роде мужского жилета, и хорошо, что заказывала в лучшем магазине, следовательно, жилет был весь на шелку и сшит прекрасно! Государыня приказала после представления принести его к себе: рассматривала, передавала из рук в руки… Вот бы, — ужасался Куликов, — другая российская актриса с расчетцем подложила бы коленкорцем… беда!» В Самойловой был, говоря сегодняшним языком, большой стиль…

Особым событием сезона 1849/50 года, событием в жизни Петербурга, стал праздник, устроенный публикой сестрам Самойловым. В феврале с обычным шумным успехом прошли их бенефисы. Не счесть было венков, букетов, драгоценных подарков и вызовов. Все же их поклонникам этого показалось мало. «Любители русского театра, — сообщал обозреватель „Санкт-Петербургских ведомостей“, — на котором Вера и Надежда Самойловы занимают с честью первые места, задумали отблагодарить даровитых артисток за те наслаждения, которые они доставили им в течение своего короткого, но полного прекрасных усилий поприща„.

К делу отнеслись серьезно: создали комитет, объявили подписку на подарки. Тут следует заметить, что именно с сестер Самойловых, с этого их чествования, в русском театре возникла сохранившаяся до революции традиция поднесения актерам подарков на собранные поклонниками средства, с непременным подписным листом всех участников. (На данном листе было сто шестнадцать подписей — чуть ли не все аристократические фамилии Петербурга: князья Щербатов, Урусов, Голицын, графы Воронцов-Дашков, Орлов-Давыдов, Строганов…)

Комитет проявил себя деятельно: договорились с дирекцией о дне спектакля. Назначили 4 марта, на масленице. Составили репертуар из любимых публикою пьес (“Окно во втором этаже» и «Странная ночь» для Веры Самойловой, «Бедовая девушка» с популярнейшей ролью Надежды Самойловой и комедию-водевиль самой Надежды Васильевны «Дядюшка в хлопотах, или Кто на ком женат», где были заняты обе сестры и брат Василий Васильевич).

Кроме того, комитет объявил конкурс на лучшее стихотворное обращение к актрисам и выбрал стихи графа В. А. Соллогуба. А еще комитет принял на себя инициативу, сохранившуюся до наших дней: на сцене, при открытом занавесе торжественно поднести цветы, подарки и прочесть стихи. Прежде такого не бывало. Потребовалось специальное разрешение Николая, полученное через обер-полицмейстера Галахова — большого почитателя актрис. Царь присутствовал с дочерью, великой княжной Марией Николаевной.

По ходу спектакля восторг публики разрастался, атмосфера в зале достигла невероятного накала. После первой пьесы вызвали Веру Самойлову и передали ей через капельмейстера диплом, лавровый венок и золотой браслет, украшенный бриллиантами. В центре браслета бриллиантами же был выложен ее вензель, а к нему прикреплена надпись: «Вере Васильевне Самойловой от ценителей ее таланта». От Государя директор передал ей серьги.

После «Бедовой девушки» такие же подарки и такой же прием ожидали Надежду Васильевну. «Актриса,- писал очевидец, - была растрогана не менее сестры своей, обильные слезы текли из глаз ее, и она не раз подносила платок к лицу».

В последнем водевиле «Дядюшка в хлопотах» сестры играли в одинаковых платьях и с только что поднесенными браслетами на запястьях. По окончании пьесы Василий Васильевич вывел на сцену обеих сестер и брошенный с балкона букет вложил в их соединенные руки. Сестрам подали две золотые вазы, наполненные прекрасными цветами, венки из цветов с их вензелями. Из лож к ногам актрис летели букеты. Вызовы и поклоны не прекращались. Наконец, на сцену вышел А. М. Максимов во фраке, за ним артисты драматической труппы с двумя огромными венками и подарками. Шепнув изумленным сестрам:

— Наденька и Верочка, не рассуждайте, слушайте, — он прочел стихи Соллогуба, вложив в них, как писали, много чувства.

Алмаз и жемчуг русской сцены,
Благодарим вас всей душой,
Что вы возвысили собой
Значенье русской Мельпомены,
Что не щадили никогда Вы даровитого труда
Для драматического дела.
Вас публика понять умела;
В душевной памяти она
Надежду с Верою отметит
И вам на ваши имена
Всегда Любовию ответит.
Всеобщее признание. Всеобщая любовь. Триумфальные гастроли в Москве. Пик успеха. Жизнь посвящена театру, ограничена театром. Вере Самойловой исполнилось уже двадцать семь лет: по тем временам возраст для незамужней девицы более чем солидный. В феврале 1853 года она, как писали, «внезапно» покинула сцену. Ее уход искренне оплакивали, с утратой долго не могли смириться и публика, и критика. Видевшие Самойлову помнили ее до конца своих дней.

Причиной ухода Веры Самойловой со сцены послужило замужество. А вот причиной замужества…

Аркадий Михайлович Мичурин, полковник лейб-гвардии Преображенского полка (по иным сведениям — гвардейского саперного батальона), был одним из многочисленных поклонников Веры Васильевны. Познакомились они в доме Василия Васильевича. Мичурин присутствовал на всех спектаклях Самойловой, ездил за ней в Москву. Он ухаживал долго, настойчиво, благоговейно. Некоторые писали, что он был беден. Вскоре он действительно разорился. А сватался к Самойловой «богатый, на хорошем счету у начальства, но избалованный барич, любивший роскошь, причудливый в своих желаниях, упорный в их достижении. (Он, например, еще молодым офицером ел на серебряной посуде, держал лучших лошадей в городе, которыми конкурировал с императорскими и т. п.) Фантазии его впоследствии были причиной его полного разорения». Так вспоминал о Мичурине хорошо знавший семью Самойловых В. А. Крылов.

Мичурин обожал невесту и готов был принести ей в жертву военную карьеру. Но сам Николай Павлович, столь высоко ценивший искусство Самойловой, отказал ему в отставке. По словам А. И. Шуберт, актриса обратилась к Государю с просьбой дать будущему мужу какое-нибудь место по гражданской части, чтобы она могла по-прежнему играть на сцене. Но он ответил: «Не могу, Вера Васильевна, хороший полковник мне дороже всяких талантов».

Николай выразил сожаление о ее потере для театра, но решения своего не изменил.

Тут самое время кое в чем усомниться и привести для сравнения следующий факт. Василий Васильевич Самойлов, прежде чем поступить на сцену, окончил Горный институт. Он получил диплом инженера, офицерский чин и был обязан отслужить в своем ведомстве десять лет. Служба только началась. Вскоре император Николай Павлович, встретив как-то Самойлова-старшего, спросил его, почему тот никого из детей не отдает на сцену. Отец сообщил, что сын Василий наделен актерским талантом, но состоит на службе.

«Если таланты есть, — возразил Государь, — то давай их к нам, на сцену. Офицеров всегда сделать можно, а артистов — нет».

Так рассказал в «Воспоминаниях» Василий Васильевич. Многие не верили этому утверждению, зная, что военную службу Николай ставил превыше всего. И все же факт существует: Василий Васильевич был освобожден от обязательств и принят на сцену. Делать скидку на то, что восемнадцать лет назад Император был «мягче», вряд ли стоит.

В отказе Вере Васильевне прослеживается нечто личное.

Скорбя о ее уходе, театральные рецензенты писали, что брак по любви вынудил ее на такой шаг. Конечно, иных оценок не могло быть. Лишь через семнадцать лет, в посвященном ей некрологе, возник отблеск тайны. Его приоткрыл многолетний друг семьи Самойловых Василий Аполлонович Полетика. В первую очередь он был другом Василия Васильевича: тоже окончил Горный институт, со временем стал журналистом, издателем газеты «Биржевые ведомости», позже — «Молвы». Веру Васильевну любил всю жизнь, восхищался ею, ее талантом актрисы, действительно был ей верно и бескорыстно предан. В написанном им некрологе звучит подлинная душевная боль. В. А. Полетика, видевший в замужестве Самойловой роковую ошибку, не уставал сокрушаться, что Мичурин хоть и был человеком добрым и честным, но далеко отставал от нее «по качествам ума и по своему развитию». «Замечательно,- продолжал Полетика, — что этот брак вовсе не был браком по любви или по расчету. В один из несчастных дней ее жизни Вере Васильевне представилось, что ей необходимо выйти замуж, для того чтобы положить конец слухам, казавшимся ей оскорбительными не столько даже для нее самой, сколько для лица, к которому она питала — мало сказать, благоговение, а какой-то фанатический экстаз». Это единственный намек, сохранившийся в печати. Репутация Веры Самойловой всегда была безупречна. «Слухи» до нас не дошли.

Все роли, что играла она на Александринской сцене, так или иначе были про любовь: победительную и жертвенную, счастливую и трагическую, взаимную и неразделенную… И в «салонных» или «будуарных» пьесах, где слово заменяло чувство, а лукавый взгляд или стремительная улыбка — страсть, тоже речь шла о любви. А в жизни… Жившая в ореоле поклонников и славы, Вера Васильевна, натура романтическая, утонченно-нервная, имевшая душевный опыт, данный сценой, давно приобрела идеал, высокий идеал, соответствовать которому… Озирая ее окружение, можно предположить одно: лицом, вызывавшим в ней благоговение и фанатический экстаз, мог быть только Николай I.

Надежды на счастье не существовало. Минуты отчаяния и безысходности подступали все чаще. «Роковым сцеплением пустой сплетни, необдуманной решимости и нелепого предрассудка, — писал В. А. Полетика, - была разрушена жизненная карьера женщины, так много даровитой и заслуживавшей по своим нравственным качествам лучшей жизненной доли». Как головой в омут, кинулась она в замужество. Возможно, Вера Васильевна не предполагала, что тем самым лишится и театра. И уж, конечно, не ожидала обрушившегося на нее оскорбления.

Николай подарил ей на приданое три тысячи рублей. То была, как сказали бы нынче, знаковая сумма. Обычно царь жаловал ее к свадьбе своим фавориткам из актрис или воспитанниц Театральной школы. В семье Самойловых такой сюжет уже был. В 1836 году Василий Васильевич Самойлов (в 1835-м он поступил на сцену) женился на выпускнице Театрального училища, танцовщице Софии Ивановне Дранше, дочери театрального декоратора, выходца из Гавра. Три тысячи рублей она получила от Николая I в приданое. В 1837 году царь «соизволил быть восприемником родившейся у Дранше-Самойловой дочери и „на восприятие от купели“ преподнес бриллиантовый фермуар. Подобные случаи бывали и раньше, и все отлично знали, что они означают»,- писал в «Материалах по истории русского балета» М. В. Борисоглебский. И дальше Николай не оставлял ее своим вниманием, а когда она заболела, посылал ей придворного врача. София Ивановна умерла от чахотки. «После ее смерти, — продолжал Борисоглебский, — „благосклонность“ царя распространилась и на ее мужа Самойлова, которому, в нарушение всех правил, было приказано выдавать пенсию умершей жены».

Василий Васильевич, в отличие от своей сестры Веры, не был особенно щепетилен и умел, не стесняясь, извлечь выгоду из любого обстоятельства. Вера Васильевна же с такой пощечиной от человека, ею обожествляемого, вряд ли могла справиться, как не могла, по складу своей натуры, пойти на легкую интрижку даже с ним. Если наше предположение верно, то оно вполне объясняет, почему ее жизнь, вторая половина ее жизни, была «сломана, разбита и растерзана».

18 февраля 1853 года состоялся прощальный бенефис Самойловой 2-й. Она «сошла со сцены в полном цвете лет и полном развитии таланта», — писал театральный летописец А. И. Вольф. Подведя итог ее театральной судьбе, он заключал: «Вскоре по поступлении на сцену Вера Васильевна заняла с честью первое амплуа в драме и комедии и до самого конца не знала соперниц».

Товарищи по сцене поднесли Вере Самойловой лавровый венок. Потом, под нескончаемые рукоплескания зала, Вера Васильевна со слезами на глазах перецеловала всю женскую часть труппы. Несколько букетов из несметного количества, поднесенного ей, она бросила в зал — их мгновенно разобрали по цветку. Засушенные, они хранили память об актрисе много лет.

На другой день после прощального спектакля, 19 февраля, в первый раз на петербургской сцене давали пьесу А. Н. Островского «Не в свои сани не садись», обозначившую новый этап истории театра. «С этого дня, — писал в „Хронике“ А. И. Вольф, — риторика, фальшь, галломания начали понемногу исчезать из русской драмы…». Но все это происходило уже без участия Самойловой. Биограф сестер Самойловых В. А. Крылов писал об этом: «По неведанным законам судьбы, уход ее совпал с началом нового направления драматического искусства, к которому ей уже не удалось приобщиться,- и она об этом очень жалела всю свою жизнь».

Вера Васильевна безотказно принимала участие в благотворительных и домашних спектаклях, но это не приносило удовлетворения. Она делала несколько попыток вернуться на сцену. Вскоре после смерти Николая I г-жа Мичурина обратилась к Александру II с просьбой позволить жене офицера служить в театре, но тот, выразив уважение ее таланту, вспомнив ее лучшие роли, не пожелал нарушить традицию. Впрочем, он посоветовал Вере Васильевне взять драматический класс в Театральном училище. Она последовала совету и 18 июля 1861 года поступила в школу преподавательницей драматического искусства. Служила она недолго: повздорив с директором и будучи нрава независимого, 9 марта 1863 года Мичурина уволилась и больше служить не пыталась.

У нее были два сына и дочь. Старший, слабого здоровья, служил по казенной части. Другой, Николай Аркадьевич Мичурин-Самойлов, учился в Николаевском кавалерийском училище, следуя карьере отца, но бросил ученье, не завершив курса, и пошел на сцену, следуя призванию матери. Поначалу играл в любительских спектаклях и на клубных сценах, служил в московских частных театрах — у Корша, Горевой, Абрамовой и других, где обратил на себя внимание в роли Хлестакова. Потом играл во многих русских городах, получив известность хорошего провинциального актера. В ноябре 1897 года, совсем молодым, он умер в Сухуми. Дочь, Вера Аркадьевна Мичурина-Самойлова, продолжала славу актерской династии на Александринской сцене до самой своей смерти в 1948 году.

Но об актерских судьбах детей Вера Васильевна уже не узнала. До конца дней ее помыслы были связаны с театром. Она смотрела все новые спектакли, новых актеров, приезжих знаменитостей. Ничто не утоляло ее жгучей тоски по сцене. Она изведала бедность, когда муж разорился, и осталась почти без средств к существованию, когда в 1877 году он умер. Пришлось продавать самое драгоценное — подарки публики. Но характер Вера Васильевна имела сильный. Если прежде у нее время от времени случались ученики, то в острый момент она открыла частную школу драматического искусства. Тех, кто не мог платить, но был одарен, учила бесплатно, подкармливала, дарила свои туалеты. В педагогической работе, как прежде на сцене, она руководствовалась любимым девизом: «Искусство в том, чтоб скрыть искусство»: когда-то, на московских гастролях 1850-го года, актер и драматург Дмитрий Тимофеевич Ленский в строчке из поднесенных актрисе стихов так верно определил суть ее творчества. Им же, видимо, руководствовалась она и в жизни, научившись глубоко скрывать свои чувства. Эту простую, но выстраданную ею истину она внушала своим ученицам, требуя от них естественности и искренности, понимания сути роли, чистоты дикции, верного жеста. Ее ученицами были Александрова 2-я, Лелева, Брошель, Уманец-Райская, Анненкова-Бернар, Глама-Мещерская и многие еще.

Умирала Вера Васильевна от рака мучительно и долго. 8 ноября 1880 года завершился ее земной путь. Ее похоронили рядом с родителями, в Троице-Сергиевой лавре. В тридцатые годы следующего века прах актрисы перенесли в Некрополь Александро-Невской лавры: рядом брат, сестра, любимые партнеры.

_{Февраль 2000 г.}