Интереснейший обзор истории права крепостных жаловаться на притеснения господ, начиная с Уложения Алексея Михайловича 1649 года. Привожу оглавление с небольшими цитатами.
И в заключение этой статьи помещено дополнительное предписание, что-де помимо тех великих дел [т.е. дел, касающихся государственной измены и умысла на государя или оскорбления его], ни в каких делах крестьянам и слугам, доносящим на своих господ, "не верить".
Именно это "не верить" создает у современного читателя впечатление запрета подавать и разбирать такие жалобы. Однако в действительности здесь нет ни того, ни другого. Запрета на жалобы здесь нет вовсе - постановить, что таким-то жалобам нельзя верить, не означает непременно ввести запрет и наказание жалобщику. Это значит лишь объявить, что такие жалобы не следует принимать в определенного рода внимание - не то "вообще нельзя принимать во внимание", не то "можно не принимать во внимание", не то "их недостаточно для возбуждения следствия", не то "их недостаточно для обязательного возбуждения следствия", не то "следствие по ним возбуждать можно / нужно, но при вынесении приговора они имеют заведомо нулевой - суд не должен учитывать саму жалобу при вынесении приговора, а должен учитывать только иные собранные данные". "Не верить" - не значит "признать ложным" (напомню, что еще в России и в XIX веке различали не две опции - "истинное / ложное", а три: [1] признанное за истину / [2] признанное за ложное / [3] оставленное в подозрении на то, что это может быть и правда, и неправда, - и были приговоры не "оправдать" и не "признать виновным", а "оставить в подозрении"). Это значит "не признать достаточно вероятным для того, чтобы... " - чтобы что?
<...> От Котошихина мы узнаем, что и по жалобам крестьян на их собственные обиды от господ спокойно может возбуждаться следствие, и если оно подтверждается иными данными, то... В чем же в точности заключалась тогда устанавливаемая Уложением разница между жалобами на собственных господ по поводу изменных дел и аналогичными жалобами по поводу понесенных от них обид? В том ли, допустим, что по доносу первого рода следствие должно было производиться непременно, а по доносу второго рода - по усмотрению властей, получивших донос и призванных оценить самостоятельно, стоит ли по нему предпринимать следствие (по крайней мере, если челобитчики не указывают на готовность сторонних лиц подтвердить их жалобы при сыске)? Или к этому прибавлялась еще и презумпция вероятной (но не непременной, не отвергающей априори возбуждение следствия)
Однако при Петре и сразу после Петра во всем отношении к крепостным крестьянам – в том числе и в отношении к их жалобам на господ - произошел полный переворот.
Сам факт переворота из крупнейших русских историков раньше и ярче всего отметил, насколько я понимаю, Ключевский. Он указал, что в XVII веке в целом ряде аспектов крестьянин охранялся от своего господина законами, которые, с одной стороны, потом никто не отменял и не заменял специально – но при этом вышло как-то так, что уже к середине XVIII века законы эти были полностью забыты, и фундаментально-законным считалось и объявлялось, в том числе формально и как общеизвестное, нечто прямо противоположное. Эта смена произошла явочным порядком примерно между 1685 и 1750 г. Например, по законам XVII века ни помещик, ни вотчинник не имел права облагать своих крестьян такими оброками и работами, какие были бы им непосильны и их разоряли бы. Такие дела (в том числе по жалобам крестьян) разбирались судом и расправой, и у виновных отбирали земли с крестьянами вместе, а крестьянам возмещали взятое сверх меры. Повторюсь, - об этом как об обычной ПРАКТИКЕ (а не просто о номинальном законе) пишет обличающий, в общем, Россию своего времени Котошихин.
Никто специальными указами этого закона не отменял – но уже, самое позднее, при Елизавете дворянство считает самоочевидным, общеизвестным, неотъемлемейшим своим правом налагать на крестьян оброки и барщины по полному своему усмотрению, и все цари вплоть до Николая I признают за ними такое право.
<...> По Уложению 1649 г. помещик, от побоев которого крестьянин умер, карался смертной казнью, а семья погибшего обеспечивалась за счет имущества виновного. Никто этого закона не отменял специально, но в середине XVIII века и дворяне, и правительство считают, что никакого закона на такие случаи нет и надо бы ввести хоть какой-то. <...> В XVII веке четко считается, что движимое имущество крестьянина принадлежит ему, и помещик не может его отбирать, а с надела его также срывать нельзя, во всяком случае по проговариваемому закону, иначе как в исключительных случаях (упоминаемых в Уложением 1649 г.). В середине XVIII века столь же четко считается (что и оглашалось дворянами в Уложенной комиссии и признавалось действующей правовой нормой), что дворяне имеют полную собственность и на движимое имущество своих крестьян, и на их наделы, и имеют право отрывать их от наделов по своему произволу. Здесь перелом частью произошел уже к концу правления Петра, частью – в 1730-х. Продажа крестьян без земли стала массовой легальной общепринятой практикой к рубежу XVII/XVIII вв.
Падение права крестьян жаловаться на своих господ (в объеме, установленном Уложением 1649 и практикой правоприменения в XVII веке, центром которой являлось то же Уложение) состоялось в течение первой половины XVIII века и проходило по двум направлениям: 1) запрет подавать челобитные непосредственно государю или передавать челобитные на его имя помимо низовых правительственных учреждений (присутственных мест); 2) совершенно облыжное, но от того не менее твердое перетолкование ст. II,13 Уложения 1649 года как ЗАПРЕТА жаловаться на своих господ.
<...> уже к 1760 г. не то что низовая администрация, а Сенат империи (высшая судебная и законотолковательная ее инстанция) твердо исходил из того, что два слова ст. 13 II главы Уложения – «не верить» доносам слуг и крестьян на своих господ (иначе как на темы государственной измены) – а) означают запрет подавать любые жалобы на своих господ (кроме как на те самые темы государственной измены) в любые инстанции; б) требуют наказывать за всякую такую подачу как за нарушение означенного запрета.
<...> В инструкции Петра воеводам 1719 года (цитировалась в предыдущем посте) есть место, побуждающее задуматься, не так ли было дело,что обсуждаемый переворот в отношении к жалобам на своих господ и в понимании ст. 2.13 Уложения на эту тему совершился или совершался (по крайней мере де-факто) уже к концу 1710-х гг.? Петр здесь заявляет: если администрация-де обнаружит, что разоритель-помещик разоряет свою деревню настолько, что та значительно или полностью обезлюдела, - то принимать меры. Но единственные способы обнаружения этого положения дел со стороны администрации, которые в этом весьма подробном параграфе упоминает Петр – это способы активно-дознавательные: воевода и земские комиссары должны сами «накрепко смотреть», т.е. собирать сведения на сей предмет.
еще до Екатерины полному забвению были преданы - даже и формально - узаконения Петра о том, что начальство призвано за доведение господами своих деревень до запустения и мучительства крепостных - если уж начальство каким-то образом все это установило - передавать деревни из-под их распоряжения (но не собственности) в опеку родственникам этих господ или государству (впрочем, пороговые пределы такого мучительства или запустения указаны Петром не были). Сенат в связи с делом Евд. Демидова констатировал как нечто общеизвестно законное, что помещик может отнимать у крестьян их пожитки и «мучить их работами» (В.И. Семевский. Крестьяне в царствование Екатерины II. I. Cпб. 1901, 380).
<...> В том же 1765 г. право крестьян жаловаться на обиды от своих господ (в надлежащие низовые инстанции) было введено для Лифляндии (что явно рассматривалось, как и многие позднейшие меры Александра в Польше, Прибалтике и Финляндии, как введение улучшенных норм хотя бы для какой-то отдельной области, относительно изолированной от интересов коренного российского дворянства – в том числе в качестве полигонного примера, с прицелом на возможное будущее распространение подобных норм и на другие территории). Одновременно Екатерина начала выводить различные дела из-под силы вышеизложенных запретов «в виде исключения». Летом 1762 крестьянам Салтычихи удалось передать императрице челобитную, содержащую жалобы на тиранства и убийства со стороны их госпожи. Эта жалоба нарушала оба закона: и запрет подавать жалобы в обход надлежащих инстанций и лично императору, и запрет (согласно перетолкованному Уложению 1649 г.) крестьянам жаловаться на своих господ иначе как по делам о гос. измене. Однако императрица не предоставила дело этим законам, а распорядилась им в исключительном порядке, помимо них: никаких наказаний жалобщикам не вынесла, а жалобу приняла и предписала произвести по ней следствие. Оно тянулось 6 лет и привело к осуждению Салтычихи на высшую меру тогдашнего ординарного наказания (пожизненное заключение).
<...> В 1763-64 из серии новых челобитных, поданных лично императрице, часть жалоб она переправляла в Сенат, который отправлял челобитчиков к помещику с обычным наказанием (за нарушение обоих запретов), а часть жалоб решала своей властью; в одном из последних случаев она оставила две рецидивных жалобы крестьян на своего помещика Шереметева без наказания (хотя они нарушали оба запрета – жаловались на обиды от него и были поданы лично императрице), повелев оба раза, что освобождает жалобщиков от наказания из милосердия. В 1765 г. жаловались на Демидова его крепостные крестьяне (обвиняя его в убийствах), и Екатерина опять-таки своей властью вывела это дело из-под общего закона и по нему назначено было следствие. Однако тут уж Сенат дал ей более решительеый отпор: Сенат выпустил указ, которым предписывалось прекратить следствие и послать силы на усмирение и наказание крестьян-жалобщиков, потому что-де крестьяне жаловались на убийства людей самим Демидовым, а меж тем это-де сделали служители Демидова, выполняя его распоряжения (по мнению Сената, это полностью меняло дело) – и Екатерина отступилась.
<...> повторяющиеся жалобы крестьян на своих помещиков – как лично императрице, так и в низовые инстанции, - не только злили Сенат, но и ставили саму императрицу в весьма тяжелое положение. Что тут можно было поделать? Законы, утвердившиеся в империи, основанные на указах Петра I и на кривотолковании п. 2.13 Уложения (давно узаконенном однако ж как прямой и единственный смысл этого пункта), требовали с порога отметать такие жалобы и наказывать за них как за вину.
<...> Указ от 22.08.1767 не вносил ничего нового. Он подтверждал и перечислял вместе два давно действующих закона: закон о запрете подавать жалобы лично государю (последний предыдущий такой указ, повторенный здесь – от 19.01.1765) и запрет жаловаться на своих господ иначе как по делам о гос.измене, якобы установленный ст.2.13 Уложения 1649 года, истолкованной как требование жалоб таких не рассматривать, а жалобщиков наказывать.
п. 84 [статута 1775 года] заново вводил и расширял ограничения на разорительность эксплуатации, тиранства и жестокости помещиков после полувека узаконенного отсутствия таких ограничений. Конечно, в статуте не было оговорено, с какого рубежа действий помещика все это начинается (как, впрочем, и в XVII в. не оговаривалось, что есть поборы сверх силы. Сама Екатерина в одном казусе велела считать при расследовании, что если оброк в данном имении в два и более раз выше, чем обчные оброки имений того же уезда, то это, в общем, повод к констатации того самого запрещенного разорительства), но важно было уже и то, что в принципе был снова введен запрет на все сказанное (причем в границах более широких, чем аналогичные указы Петра от 1719 и 1722, давно утратившие действие), и что надзор за этим был теперь нарочито поручен и главам губерний.
По преимуществу губернаторы этой обязанности, конечно, не исполняли. Некоторые – исполняли: например, Мельгунов, ярославский губернатор при Екатерине, отдал нескольких помещиков под суд за жестокости над принадлежащими им крепостными, и эти помещики были сосланы в Сибирь. А некоторые – и вовсе правильно истолковали сигнал в п.82 и не только сами принимали меры по тиранствам помещиков, но и принимали от крестьян жалобы на тиранства их же помещиков, не наказывали их за это априори, а наряжали (если жалоба казалась им того стоящей) по такой жалобе следствие и – если последнее подтверждало жалобы - отдавали под суд таких помещиков. Это было прямое нарушение законов, подтвержденных указом 1767 г. – но губернаторы иной раз шли на него ад хок, чувствуя, что статут 1775 года (его общий дух и пп. 82 и 84) как бы секретно намекают им на то, что на такое нарушение можно и пойти, и это отвечало бы действительным намерениям императрицы.
<...> Эта ситуация сохранялась и в следующие десятилетия. В частности, Павел I в свое правление несколько раз принимал от прорвавшихся к нему крестьян жалобы на их господ, а потом решал, стоят ли они того, чтобы своей властью распорядиться по ним в исключительном порядке, не применяя в данном случае законы, подтвержденные указом 1767 г., или распорядиться по законам (в последнем случае жалобщиков наказывали). В духе, к которому руку приложил статут 1775 года (по-видимому, в манере Салтыкова), действовал в пользу крестьян, будучи генерал-губернатором СПб, Мих. Илл. Кутузов. В начале 1801 г. он нарядил следствие по делу о жестокостях помещицы Славищевой над крестьянами ее деревни Соса Гдовского уезда СПБ губернии (в декабре 1800 года были арестованы беглые крестьяне из этой деревни; они объяснили свое бегство жестокостями помещицы. В связи с чем, очевидно, Кутузов и нарядил следствие), по итогам коего представил Александру доклад о жестокостях Славищевой и о чрезмерной эксплуатации крестьян с ее стороны, с предложением предать ее суду.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 8
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума